Оборотень.

Оборотень.

19.03.2014 18:50

Рейтинг: 0,00 (0)

Поэт: Игорий

Серия стихов: CDXIV

Полнолуньем мне примечталось,
что я стал лохматым щенком,
что всю жизнь мне не удавалось
так, что я и забыл о том,
и поэтому испугался –
помню чётко и посейчас –
когда первый клык показался –
я усердно брился как раз,
до клыка ещё: я сбриваю,
а щетина новой копной,
и губа выпирает с краю,
отогнул её: - Боже мой…
А потом и все зубы стали
белоснежно здоровыми,
части тела позарастали,
где всегда были голыми,
руки тоже так изменились,
что с налёта и не узнать:
острые коготки пробились –
хоть картину маслом писать.
И из зеркала не растяпы
тусклый взгляд, надоевший мне…
Опустился я на все лапы,
что удобней, ближе к земле,
и к двери… - только ручку двери
пастью очень трудно схватить.
Так я понял почему звери
ненавидят в квартирах жить.
И я в, сеткою забранную,
форточку, разорвав её,
выпрыгнул… А там люди снуют
и машины, асфальт… И всё.
И, бездомный, я прижимался
к основаниям стен домов,
чтобы хвост мой вдруг не попался
под бездушье моря шагов.
И не знал я куда податься:
всюду стены, стены одни…
Оставалось лишь прижиматься.
И не видно было луны:
ведь повсюду реклам мельканье
стен большущих – во весь их рост.
Изнемог… Ослабло вниманье:
всё-таки отдавили хвост.
И я, в общем-то, инстинктивно
огрызнулся, за ногу хвать!
Но, наверное, очень сильно:
кровь почуял. И, ну – бежать!
Лабиринты вскачь проносились
ног и стен, и колёс машин..,
но отстали… Будто отснились.
Свалка мусора. Я один.
И всё залито лунным светом.
Осиянное волшебством…
Я не мог и мечтать об этом,
когда был ещё не щенком.
И, свернувшись – устал, конечно –
ослепительным калачом,
улыбался я белоснежно
и не думал я ни о чём.
И пригрезился мне отдельный
луч, завалами нечистот,
освящая их, и бесцельно,
будто как человек бредёт,
и окинул собою свалку
и меня заприметил он,
и меня стало, что ли, жалко,
но возник предо мной, как звон
чистоструйный – луной начало,
и погладил, как вздох, меня.
Мне тепло и уютно стало,
как от ласкового огня.
И как будто я в луч вливался
или он меня обнимал,
будто даже с землёй расстался,
будто по лучу улетал,
а вокруг серебряный иней,
но не холодно, не тепло,
и тропой его волн ли, линий,
как дыханьем меня влекло,
и я в этом дыханьи нежном
растворялся, теряя всё,
обретая и всё, конечно,
что моё не моё – моё…
А когда только мысль осталась
ощущения существа,
и она тогда потерялась,
и я стал только есть едва…

Это всё, что памятью пёсьей
удалось сохранить о том…
Свалка мусора снова после
и на ней я тем же щенком,
а безлунную серость за ней
высветляет уже рассвет.
Я вскочил и обратно скорей,
отличая собственный след
средь путаницы незнакомых,
чьих хозяев вновь день сведёт
в лабиринты мыслей их скорых,
то есть в судьбы наоборот.
Серых улиц разбудит тайна
умирающее вчера:
новый день пройдёт не случайно,
а прожжённой виной – дыра…
Это всё мельком сквозняками,
растворённых в уличный вздох
однобокости за делами –
вязкой целью у самых ног.

Вот форточка сеткой рванной,
но луч солнца – вздрог в небеса!
И влезал я довольно странный:
человек с головою пса.
На пол с кариесом знакомым
спрыгнул, вновь для привычных дел
и душой, и телом готовым,
глянул на часы – обомлел:
только-только быстро одеться –
на работу лётом бежать
Это ж надо так завертеться:
ну, ни как уж не опоздать!

И теперь о той ночи псиной
память может мне воскресить
недобритой вчера щетиной…

Я стараюсь о ней не забыть!